Перстень Царя Соломона - Страница 83

Ночью сон тоже обходил меня стороной. А тут еще, как назло, хозяин дома совсем забыл об учителе своего сына, перестав зазывать по вечерам в свою светелку. С одной стороны, даже хорошо — никто не отвлекает от предвкушения долгожданной встречи, но с другой — плохо, потому что никто не отвлекает и не помогает скоротать мучительно тянущиеся для меня вечерние часы. Словом, как ни крути, но у каждой медали имеется своя оборотная сторона, как мудро заметил один зять, которому пришлось раскошеливаться на похороны тещи.

С четверга время пошло быстрее, поскольку я спохватился, что у меня нет парадно-выходного костюма и вообще ничего сменного, кроме штанов от камуфляжа, которые были бесполезны и бережно хранились мною исключительно как память о двадцать первом столетии. Тот наряд, в котором я занимал деньги, был еще ничего, но, во-первых, все-таки поношенный, а во-вторых, многочисленные трапезы не прошли даром. Увы, но некоторые пятна застирать портомоям не удалось, а химчистки, увы, не имелось.

Ицхак, к которому я примчался с требованием срочно меня приодеть, выглядел, как ни удивительно, еще более печальным, чем в нашу предыдущую встречу, хотя свежие новости, казалось бы, наоборот, должны были его развеселить, поскольку он через знакомых купцов узнал, что согласно царскому повелению дьяк приказа Большого прихода Иван Булгаков-Коренев препровожден на Пыточный двор. Что да как — тишина, но Ицхак совершенно справедливо полагал, что две тысячи рублей и еще пятьсот сверху отдавать этому финансисту ему уже не придется.

— Итого чистого дохода уже четыре тысячи рублей, из коих тебе причитается восемьсот,— деловито подбил он текущий баланс. И ни тени улыбки на лице — даже странно.

Я прикинул в уме. Выходило, что помимо Булгакова-Коренева загребли еще кого-то, а скорее всего — нескольких. Хотел было спросить, кого именно, но не стал. Какая, в конце концов, разница. Главное, что летописи не лгали и знаменитые покаянные синодики Ивана Грозного тоже.

К тому же у меня имелись дела поважнее, и я попросил немедленно выдать мне на новый наряд двести рублей в счет моих будущих доходов. Ицхак поначалу заартачился, пытаясь остудить мой пыл тем, что большинство заимодавцев, включая самого главного — Фуникова-Карцева,— еще на свободе, и получится, что если я сейчас растрачу весь свой относительный доход, то покрывать возможные издержки придется ему одному, а это несправедливо.

— Издержек не будет,— твердо сказал я, размышляя, не рассказать ли ему для вдохновения о своем видении, которое якобы посетило меня в третий раз — авось подобреет.

Потом решил — не стоит. Это в пословице кашу нельзя испортить маслом, а в жизни иначе. Если кто не верит, то пусть бухнет пару ложек каши в большую миску с маслом и попробует съесть. То-то.

Пришлось прибегнуть к безотказному варианту и предложить дать мне эти двести рублей взаимообразно, то есть в долг, в счет будущих доходов. На это Ицхак согласился, но заявил, что якобы еще его покойный отец завещал ему никогда и никого не ссужать деньгами просто так, а исключительно в рост, и он, как почтительный сын, не может пойти против последней воли своего отца, к тому же...

Дальше я слушать не стал, поставив вопрос ребром:

— Сколько?

— Хотя бы столько, сколько мы обещали казначею,— скромно ответил Ицхак.

Я присвистнул. Вот морда. Обирать своего компаньона со сверхъестественным даром провидеть будущее, который и подсказал ему всю идею от начала до конца, а кроме того, назвал нужные фамилии, да еще обирать таким нахальным образом — верх наглости. Все равно что писать доносы в небесную канцелярию на своего ангела-хранителя пером, вырванным из его же крыла.

Нет, я не скупердяй. В иное время я отдал бы все, что он просил,— подумаешь, несколько десятков рублей. Мелочь, пустяк, поскольку в моей голове до сих пор не укладывалось, что нынешние рубли — это не те бумажные фантики России конца двадцатого века, и не полновесные червонцы брежневских времен. Да что там — их покупательную способность нельзя даже сравнить с золотыми, отчеканенными в эпоху императора Николая II, как нельзя сравнить огромного волкодава с какой-нибудь карликовой болонкой. Я же говорил — червонец, и деревня твоя. Но умом я понимал, а сердцем — не очень, так что деревень, уплывающих из моего кармана в купеческий, я перед собой не видел.

Но тут вопрос был в другом. Мне было весело. Мою душу распирала радость от предстоящей встречи, предвкушение той минуты, когда я увижу самую красивую девушку на планете, а потому я очень хотел, чтобы все мое окружение хоть чуточку радовалось вместе со мной, и неважно чему именно.

Понятно, что от моей встречи с невестой тому же младшему Висковатому не станет ни холодно ни горячо, ибо он мне не друг и не товарищ, к тому же слишком мал по возрасту, чтобы понимать всю значимость этого события для его новоиспеченного учителя. Плевать. Я все равно заставил его радоваться, пускай моим забавным рассказам, от которых он уже третий день подряд хохотал, держась за живот. Я заставил радоваться Андрюху, пообещав ему справить новую одежу и даже купить ему Псалтырь — странные иногда бывают мечты у людей. Я осыпал комплиментами всех женщин, ухитрившись вызвать сдержанное хихиканье даже у престарелой матери Висковатого, которую случайно увидел во дворе греющейся на солнышке.

Оставался Ицхак. Ему желательно было сделать приятное вдвойне, поскольку он мой компаньон, хотя и не без традиционных недостатков. И я... стал торговаться.