Перстень Царя Соломона - Страница 75

Слушал меня Висковатый поначалу с вниманием, но потом явно заскучал — очень уж банальные, общеизвестные истины излагал его собеседник. Однако я старался этого не замечать, продолжая вдохновенно вещать:

— Да чтоб невеста по душе ему была, чтоб он к ней прикипел. А там, глядишь, детишки появятся, плоть от плоти, кровь от крови, а эти веревки хоть и незримые, но самые прочные. И сразу станет ясно — не лгал он, когда говорил, будто желает послужить Руси. А коль начнет упираться да отказываться от свадебки, то поначалу спросить — почему. Невеста не по душе пришлась? Сам выбирай, какую пожелаешь. Ах ты никакой не хочешь? Так-так. Тогда и призадуматься можно, а не потому ли ты так себя ведешь, что обузы не хочешь, а в мыслях у тебя только одно — выведать все да поскорее убежать к иному государю. Тогда...

К этому времени моя витиеватая речь настолько надоела дьяку, что он, вопреки своему обыкновению не выдержав, раздраженно перебил:

— Сказываешь ты все верно, токмо к чему — не пойму. Я тебе одно, а ты вовсе иное,— Он хмыкнул и хитро прищурился: — А ты не думал, что твоя сказка и к тебе самому подходит?

Я неопределенно пожал плечами, изобразив на лице недоумение:

— Это каким же боком?

— А любым,— развеселился Висковатый,— Ты иноземец, так?

— Так,— кивнул я.

— И тоже сказываешь, что желаешь навечно на Руси осесть, так?

— И это верно,— подтвердил я.

— А как тебе поверить, коль у тебя ныне ни кола ни двора? Ныне ты тут, а завтра ищи-свищи, яко ветра в поле. Вот и выходит, что надобно тебя обженить.

— Да кто ж за безродного пойдет? — развел я руками,— Из холопок князю Константину Монтекки брать не с руки, а тех, что поименитее, отцы нипочем за меня не отдадут.

— Не отдадут,— согласился Висковатый.— Каждому любо с такими же породниться, а лучше того — познатнее, чтоб еще больше род свой возвеличить. Но это ведь ежели ты сам свататься учнешь али кого из купцов сватами зашлешь. А хошь, я тебе женку подберу? Мне-то никто не посмеет отказать.

— Да у нас как-то принято самим выбирать,— растерянно произнес я.

— И кто тебе не дает? — всплеснул дьяк руками,— Выбирай. Сколь времени на то требуется — седмица, две, три? Ну пусть месяц,— великодушно уступил он и шутливо погрозил пальцем: — Но никак не боле, и чрез месяц спрошу имечко. Да гляди — коль мыслишь, что забуду, так напрасно. У меня память еще слава богу, и ежели я что решил, так уж не переиначу.

Я сокрушенно вздохнул и согласно кивнул головой, с превеликим трудом всем своим видом изображая вселенское уныние и величайшую скорбь от того, что так глупо попался.

— Ну то-то,— удовлетворенно заметил Висковатый,— Коль мое не прошло, так хоть твое решили.

— Отчего же не прошло, почтенный Иван Михайлович? — Я стряхнул с себя напускную печаль, — То ж я тебе показал, как человека к нужному для себя подводить.

Я ведь и сам жениться задумал, а кто за меня княжну отдаст? Тут без хорошего свата и пытаться нечего, только людей насмешишь. Иное дело — с тобой. Правду ты сказывал, цареву печатнику и думному дьяку, который в самых ближних у государя, никто отказать не посмеет.

Висковатый оторопело уставился на меня, как-то по-детски приоткрыв от удивления рот, и застыл, не говоря ни слова.

«Интересно, материться начнет или кинет чем-нибудь? — отрешенно подумал я,— Кубок-то как раз в руке, а он хоть и небольшой, но серебряный. Таким залепить — синяк неделю светиться будет, если увернуться не успею. Ну и пусть. А слово-то все равно дал. Ради этого можно и по уху получить».

Но я его недооценил. Как бы он повел себя в схожей ситуации, находясь среди других бояр, особенно если бы заметил на их лицах насмешливые улыбки, судить не берусь, но в уютной маленькой комнатушке свидетелей не было, поэтому он нашел в себе мужество признать, что его провели, и принялся весело хохотать. Я тоже деликатно улыбнулся, продолжая оставаться настороже — чтобы увернуться, если все-таки кинет. Но опасения были напрасны — дьяк хохотал от души. Как большинство умных людей, он умел признавать свои ошибки.

— А я-то сижу да пыжусь пред ним, что поймал за язык,— веселился он,— Ну ровно яко та лягва, кою мальцы чрез соломинку надувают. Ну и поделом мне, старому.— Он вытер выступившие на глазах слезы, после чего осведомился: — Выходит, это ты меня за язык словил? Ну тогда поведай, что за девицу высмотрел. Коль выбор сделан, стало быть, имечко ее тебе уже известно, так ведь?

— Известно,— согласился я,— Марией ее зовут, дочка князя Андрея Долгорукого.

— Ну спасибо хоть, что не Шуйских облюбовал, не Вельских, не Мстиславских, да не из Захарьиных, особливо романовского помету. Тут и впрямь тяжко пришлось бы. Даже мне,—уточнил он несколько надменно.—А с Долгорукими куда проще. В опричнину они не вписаны, да и вотчин у них небогато. Пращур их, Иван Андреич, что еще в Оболенских ходил, и впрямь изрядно имел, но опосля того, как сынок Владимир их своему потомству раздал, ныне у каждого всего ничего. Иные хоть и поставили свои дворы в Москве, так и те больше на избы похожи, чем на боярские терема,— пренебрежительно хмыкнул он и деловито осведомился: — А твоей зазнобы батюшку как звать-величать?

— Андрей,— грустно повторил я.

— Это я слыхал,— кивнул он,— Но Андреев у Долгоруких много. Одних только внуков Андреев у князя Владимира Ивановича двое — Андрей Тимофеич да Андрей Семеныч. А еще из правнуков тоже есть Андреи — Андреич, Михалыч да Никитич. Потому и вопрошаю, чья она дочь.