Перстень Царя Соломона - Страница 70

Кеттлер выжал из этой ситуации максимум. Он выговорил себе наследственное право на области Курземе и Земгале, лежащие к западу от Западной Двины. Причем образованное герцогство Курляндское, где он стал первым правителем, да еще город Рига к тому времени оставались, по сути, единственными кусками бывшего Ливонского ордена, пока еще не разоренными русскими полками, которые хозяйничали на большей половине оставшейся части земель, именуемых Лифляндия, как у себя дома. То есть Кеттлер поступил гениально — стал первым герцогом, тут же скинув изрядно надоевшую монашескую рясу рыцаря, обеспечил себе покровительство сильного государства, а взамен одарил Сигизмунда тем, что у него все равно отняли. Теперь ему можно было не вмешиваться, преспокойно наблюдая, как два здоровых пса (Русь и Польша) грызутся меж собой за одну кость.

Сигизмунд был на целых десять лет старше Иоанна IV, а потому поспокойнее, да и по натуре он был менее воинственным, в отличие от русского государя. Помнится, его за нерешительность и стремление откладывать важные дела на потом даже прозвали «король-завтра». Кроме того, его права изрядно ограничивались шляхтой.

Это русскому царю хорошо — заложил пальцы в рот, свистнул, всех быстренько собрал и вперед, за победами и славой. Конечно, и тут изрядные расходы, кто ж спорит, но перечить государю все равно никто не посмеет. Собор, который Иоанн собрал в 1566 году, чтобы решить всем миром вопрос, воевать ему дальше или не надо,— наглядное доказательство поразительного единомыслия. Все в один голос, даже купцы и духовенство, заявили: «Как повелишь, государь-батюшка». Никто не посмел возразить. Еще бы. Языки, которые изрекали неправильное, очень быстро вместе с головой отделялись от остального тела. Согласие с царем гоже не давало гарантии выживания, скорее — шансы, но возражение отнимало и их.

У Сигизмунда иное. Казна пуста, шляхтичи и магнаты, которые поначалу обрадовались дареному жирному куску, наконец-то разобрались, что от этого подарка изрядно припахивает мертвечиной, причем собственной, поэтому лучше бы решить дело миром, даже если последуют некоторые убытки.

Вот в таком примерно духе я и отвечал Висковатому.

— А сам-то ты как бы поступил? — прищурился дьяк.

«Не знаешь, что говорить,— говори правду»,— вновь вспомнил я.

Можно было бы набросать кучу патриотических слов насчет войны до победного конца, добавить, что честь дороже всего, и вообще мы этих полячишек шапками закидаем. Но я не стал. Не тот человек царский печатник, чтоб перед ним фальшивить. Да и почует он сразу. Дураки из грязи в князи не вылезают. В лучшем случае в любимые палачи, как Малюта Скуратов, но не больше. А такому, как Иван Михайлович, сумевшему из простых подьячих подняться до должности самого главного царского советника, с которого, чтобы не мешать ему разрабатывать стратегию, даже сняли обязанности главы Посольского приказа, надо говорить правду. Разве что сделать ее более обтекаемой, чтоб звучала не так резко, тем более если пойдет в унисон его собственным мыслям.

— Поляки с Литвой воевать устали,— произнес я медленно, стараясь тщательно подбирать каждое слово,— но и тут, как мне кажется, тоже народ умаялся. Опять же свей в Ревеле. Их ведь так просто оттуда не вышибить. Да и для чего все это? Чтоб торговля через Русь шла? Так ведь выходов в море у вас и без того хватает. Одна Нарва вместе с Ивангородом чего стоят, а если к ним прибавить Новгород, который еще полтысячи лет назад торговал со всем миром, то тут и вовсе неясно — зачем вам остальное?

— Не так-то все просто. Не хочет торговый люд через Новгород товар свой везти,— вздохнул Висковатый,— Нарву пошто брали? Да потому что она на одном берегу Наровы, Ивангород — на другом, и к этому другому почему-то никто причаливать не желает.

— Значит, пошлины невыгодные или еще что-то,— рискнул предположить я,— Теперь они к обоим берегам не захотят причаливать, вот и все. Станут возить товар через Ревель. Его возьмете — тогда через Ригу, а на нее уж точно сил не хватит.

— А коль осилим?

— У тех же поляков еще и Гданьск имеется. И что, так и станете лезть все дальше и дальше? Пупок развяжется. Надо иначе.

— Иначе? А как, мыслишь, иначе?

— Льготы дать на первых порах, чтоб народ привык к новому хозяину. Порядок на реках навести, дабы купцы татей не опасались. Только решать все миром. Когда ворог напал — понятно. Тут волей-неволей надо за саблю браться, а здесь я в этом особой нужды не вижу. На худой конец, если уж так жаждется сразиться, можно сделать все чужими руками. Я слыхал, что датский король большие купли у ливонских епископов сделал, да земли эти нынче свей к рукам прибрали. Вот пусть он за них и дальше воюет с этим... Яганом,— припомнил я, как именовал Висковатый нынешнего шведского короля,— К тому же если Иоанн Васильевич успеет первым с ним мир подписать, глядишь, он с датским Фредериком таким сговорчивым не будет. Кому от того выгода? Руси.

Дьяк усмехнулся. Улыбка получилась кривая, одной правой половиной, поэтому выглядела невесело:

— Эва, посоветовал. Я о том уж восемь лет назад позаботился. Али ты мыслишь, что Фредерик-король сам со свеями вздумал войну учинить? Нет, купец, шалишь. Изрядно пришлось потрудиться.

— А если его покрепче к Руси привязать? Дочерей у царя-батюшки нет, но племянницы-то, надеюсь, имеются?

— И о том мыслил,— кивнул Висковатый.— Токмо у него давний сговор с герцогом Мекленбургским. Уже и помолвка была.

— Но у него же еще и брат имеется,— наморщил я лоб, будто и впрямь припоминаю.