Перстень Царя Соломона - Страница 45

Примерно в этом ключе я и изложил все Митрошке, который в ответ почесал в затылке, недовольно пожевал губами и неохотно кивнул, так и не произнеся ни слова. То есть вроде бы и согласился, но скрепя сердце.

Еще бы. Если имена прибывших из Англии купцов фиксировались и вычислить отсутствие моей фамилии в списках прибывших легче легкого — вопрос лишь времени, то совсем иное дело — Рига. Там, разумеется, тоже велись какие-то журналы, но покопаться в них в нынешнее время представителям Руси, считающейся злейшим врагом Ливонии, невозможно.

— Но и ты о моем пути тоже молчок, — строго заметил я подьячему,— Это я уж так тебе, по-свойски, чтоб понял ты наконец, кого повязал.

— Повяжешь тут,— не унимается подьячий,— А что за плоды ядовитые с собой вез? Отколь мне знать — то ли и впрямь для лечбы, то ли отрава. И где они ныне? Куда дел?

— Плоды эти обычные помидоры,— отвечаю.— На Руси и впрямь неведомы. Они из Нового Света, где мне жить довелось. Иначе их еще золотыми яблочками именуют. И не отрава это вовсе. Хотел я татей припугнуть да страху напустить, но не вышло. Да ты про них у любого купца спроси, который в Испании побывал, он тебе то же самое расскажет.

— Где побывал?, — не понял подьячий.

Все-таки нельзя за несколько дней освоить особенности языка. Пускай и родной, но четыреста с лишним лет разницы чувствуются. А практики у меня в той же Кузне- чихе — кот наплакал, вот и прокалываюсь. Хорошо, что я вроде как иностранец, а им простительно.

— У вас их землями гишпанскими именуют,— вовремя припомнил я.— Потому и не нашли их твои люди, что я все сам съел с голодухи. Да еще вон с холопом своим поделился. Коль мне не веришь али сомневаешься, его поспрошай.

Тут я вообще не врал. Помидоры мы действительно съели на первом же вечернем привале, когда еще не добрались до Кузнечихи. Пошли они за милую душу. Апостол поначалу наивно решил, что я захотел покончить счеты с жизнью. Он даже перехватил мою руку, но я растолковал ему, что если их как следует или даже слегка посолить, то вся отрава тут же бесследно пропадет.

— И не жаль тебе златых яблочек? — спросил он,— Ты же сказывал, что князь Долгорукий...

— Покойник их все равно не донесет, и меха мертвецу ни к чему,— перебил я его,— А я непременно помру с голоду, если не поем. К тому же у меня самого кой-какая болезнь объявилась. От переживаний, наверное. Вот я ее и излечиваю.

Поверил, чудак-человек. Он вообще очень доверчивый. Правда, съел только половинку одного помидора. Вторую лишь поднес ко рту, но тут же ойкнул:

— Так у тебя ж болесть, дядька Константин. Ты уж сам их...

Как я ни уговаривал, больше не притронулся. Дескать, сыт он уже. Заботу обо мне проявил. Ишь ты. Таких обижать все равно что ребенка избивать — грех непростительный. А уж плетью лупить, не говоря про дыбу, и вовсе. Кстати о плетях...

— Токмо ты с бережением вопрошай,— небрежно роняю я подьячему.— Малец из верных. Верю я ему, не продаст. А ежели ты его с дитем нянчиться заставишь, то он потом для меня негож станет.

Кажется, все правильно. Именно так заморский негоциант и должен выражаться — грубо, цинично, исходя исключительно из собственной корысти, иначе Митрошка моей заботы о парне не поймет.

— Поспрошаю,— кивает подьячий.— Токмо боязно мне. Вдруг вы с ним сговорились? Но не беда. Тут ведь из разных земель купчишек хватает. Ежели расстараться, то можно и из гишпанских земель сыскать. Глядишь, и яблочки златые сыщутся. Ты как их, еще разок отведать не против? — И пытливо уставился на меня.

Что, мол, на это ответишь?

— Коли угостят им, съем на твоих глазах,— твердо пообещал я,— Да еще второй попрошу, потому как в брюхе давно урчит. Нерадостно меня на русской земле встречают, ой нерадостно. Чуть ли не каждый обидеть норовит,— И, как финальный аккорд, еще раз напомнил: — Мыслю, не пожалует Иоанн Васильевич дьяков из Разбойной избы, кои так татям попустительствуют.

— Нешто у вас нет таковских? — затравленно огрызнулся подьячий.

Проняло мужика, как есть проняло. Вон как глазенки забегали. Понятное дело — грозен царь-батюшка. Даже по нынешним меркам сурового шестнадцатого века брать, все одно — без меры грозен. А если с нашими критериями подходить, то вообще зверюга и явный конкурент Сталина по своим злодействам. И получается, что если я пожалуюсь, то тут можно лишиться не места — головы. Да еще хорошо, если сразу. Для нынешних ребятишек это уже счастье. Вот только не получится сразу. Из подвалов у Ма- люты здоровыми не выходят — или бредут еле-еле, или их на плаху волоком тащат.

Опять же я не просто так проводил время в Кузнечи- хе — все сплетни выслушал, и не только деревенские. Сами-то селяне от своих домов ни на шаг — худая здесь земля, сплошной суглинок, так что хлебных излишков у них отродясь не водилось, но от залетных купчишек новостей наслушались будь здоров. Да и я тоже не зря историю штудировал про это время, а потому и без них знал, что произошло на Руси совсем недавно, в конце прошлого года. Ужас.

Если быть совсем кратким, то основное веселье царя началось с того, что он, обвинив во всех смертных грехах двоюродного брата, князя Владимира Андреевича Ста- рицкого, заставил его выпить яд, причем вместе с женой и тремя детьми.

Случилось все это прошлой осенью, то ли в октябре, то ли в ноябре, да оно и неважно. Куда интереснее то, что царь почти тут же принялся готовить карательный поход против жителей Новгорода, которые якобы замыслили против него измену. Поход этот начался в декабре, причем в пути, как деятельный человек, Иоанн Васильевич времени даром не терял. Наверное, рассуждал, что если, мол, Новгород затеял измену, то и остальные города тоже, только она еще не вскрылась.