Перстень Царя Соломона - Страница 105

К оглавлению

105

—  Про внучков Григория Лукьяныча ты обсказал, бо­жий человек, да не помянул, чьи енто детишки. Доче­рей-то у него три.

Я осклабился:

— Твои, милай, твои!

— Это славно,— кивнул он и улыбнулся.

У него это так хорошо вышло, и сама улыбка получи­лась столь мягкой и мечтательной, что я на секунду даже залюбовался.

—А про меня словечко не молвишь? — Это он мне уже в спину.

— Царский венец тебе уготован,— бросил я через плечо и вышел, крепко держа за руку мальчишку.

Как отреагировал на такое пророчество Борис Году­нов — а больше быть некому,— я не видел. Не до того мне было. Все внимание на младшем Висковатом. Если он сейчас, на финише нашего представления, заорет: «Мама!» и рванется наверх — пиши пропало. Но мальчик послушно шел и даже продолжал бубнить.

Мы уже вышли на крыльцо, как меня словно кто-то с силой толкнул в спину — на соседнем подворье раздался душераздирающий крик.

«А дочке-то у казначея всего пятнадцать исполни­лось,— вспомнил я,— Совсем еще девочка».

И тут же еще один — на этот раз женский.

Мы оба повернули головы. К сожалению, крыльцо в хоромах Ивана Михайловича было высоким — происхо­дящее у соседей на просторном дворе перед теремом я увидел, как на ладони. Увидел и остолбенел. Картина, от­крывшаяся моим глазам, была и впрямь страшна. Твори­мое под непосредственным руководством двух Иоаннов, старого и молодого, зверство оказалось настолько диким, что я даже не догадался закрыть мальчику глаза.

Изнасилование, конечно, мерзко, никто не спорит, но помимо него нас ждало зрелище поэкзотичнее. Вы никог­да не видели, как человека перетирают надвое? Да-да, я не оговорился. Именно перетирают, используя для этого обычную толстую веревку, ну, может, просмоленную для прочности — я в такие подробности не вдавался. Двое за­гоняют ее человеку между ног и, держа за концы, наярива­ют, как двуручной пилой. Прочие держат перетираемого за руки и за ноги, чтоб не трепыхался. В данном случае это была перетираемая, то есть жена Фуникова.

О дальнейшем рассказывать ни к чему, и смаковать увиденное не собираюсь. Могу сказать только одно — по сравнению с этим изнасилование выглядит как детский лепет на зеленой лужайке.

— Не смотри,— опомнился я наконец и закрыл млад­шему Висковатому глаза, но было поздно, и он увидел предостаточно.

Я прикусил губу и, стараясь не ускорять ход, продол­жал тихонько брести дальше, медленно шаркая босыми ногами. За калитку мы уже вышли, но возле нее остава­лись стоять стрельцы. Скорее всего, они не смотрели в нашу сторону, но зачем рисковать? Корабли чаще всего тонут либо в начале плавания, либо в самом конце, разби­ваясь о прибрежные скалы. Было бы обидно «утонуть», когда спасение мальчишки так близко, и я продолжал тя­жело ступать по доскам, которыми были застелены все улицы внутри Кремля.

На душе было тяжко. Меня не в чем упрекнуть, да и сам я понимал, что сделал все, что мог, и даже с верхом. Оста­новить кошмар просто не в моих силах. Но, господи, если бы кто знал, как мне хотелось его прекратить!

И пока мы брели, постепенно удаляясь на безопасное расстояние, девчонка и женщина постарше все кричали, истошно голося почти без перерыва и без пауз. И каждая из них звала на помощь маму.

— Бу-бу-бу-бу,— раздалось слева.

— Теперь можешь перестать,— сказал я мальчику.

—  Бу-бу-бу,— ответил он.

Не понял.

Я остановился и присел возле него на корточки.

—  Мы выиграли,— грустно сообщил я,— Отбой.

—  Бу-бу-бу,— возразил он, пребывая в ступоре.

Глаза тупо смотрели на кончик носа, а кисть руки

по-прежнему оставалась неестественно изогнутой. Это был довесок к сегодняшним событиям.

Умеют ли сейчас лекари на Руси выводить из шока, я не знал. Оставалось надеяться, что умеют.

— Мы тебя обязательно вылечим,— заверил я его, ста­раясь убедить самого себя.

— Бу-бу-бу,— безучастно ответил Ванятка.

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.

Совсем.


Глава 18
КАРЕТУ МНЕ, КАРЕТУ


С психиатрами на Руси в то время было все в порядке, за исключением лишь одной небольшой проблемы — они отсутствовали. Я так подозреваю, что их также не имелось ни в Европе, ни в других частях света.

Оставалось только одно — нашпиговать мальчишку на­родными успокоительными средствами вроде валерьян­ки, а обращаться исключительно ласково, ни в коем слу­чае не повышая тона, как бы ни раздражала его тупость и упорное нежелание понимать.

— Он — сын человека, который спас тебе жизнь. Но кто он — никому ни слова,— строго наказал я Апостолу, ткнув в Ваню пальцем, после чего объяснил, как надо вес­ти себя с больным, что делать и чего не делать.

Отчего у него приключилось такое потрясение, Анд­рюха не спрашивал — и на том спасибо. Внимательно все выслушав, он кивнул, не говоря ни слова, и тут же присту­пил к обязанностям медбрата. Когда вернулась с торгов Глафира, она тоже подключилась к хлопотам, хотя больше бестолковилась и причитала, зато Апостол... На второй день я понял — вот в чем подлинное призвание моего Анд- рюхи — и спокойно вздохнул, сбросив со своих плеч одну из забот.

Не знаю, продолжали разыскивать мальчишку или уго­монились, махнув на него рукой, но задерживаться в Мо­скве все равно было нежелательно — Ваню надо было вез­ти к родичам.

А Агафью Фоминишну, как выяснилось, я спас. Во-первых, ее никто не терзал, не мучил и не насиловал, а во-вторых, как мне удалось выяснить, в числе жен казнен­ных, которых через день, 27 июля, утопили в Москве-ре­ке, ее не было. Я ухитрился даже передать ей весточку о том, что с сыном все в порядке и скоро он будет отвезен в безопасное место.

105