Перстень Царя Соломона - Страница 90

Дальше можно не продолжать.

Наш первый и последний утренний разговор состоялся на следующий день после неудачного сватовства. Выглядел Иван Михайлович внешне спокойным и невозмутимым. Разве что пальцы подрагивали, да и то скорее от волнения, чем с похмелья, хотя бодун у него, наверное, был тот еще.

— О нашей вчерашней говоре с тобой — молчок,— произнес он,— Это хорошо, что ты уезжаешь. Самое время. Токмо послушай доброго совета,— заторопился он,— Туда покамест не езди. Пропустить тебя пропустят, а потом что? Пока по одной дорожке прокатишься, пока по другой — так ведь и иную невесту сыскать недолго, с косой в руках. Правда, тоже без веснушек,— грустно пошутил он,— А еще хуже, коли нужное поместье сыщешь, да прямо к ним железу и привезешь. Она ведь порой не сразу видна. А уезжать, спору нет, тебе надо. Ныне для тебя весь мой дом — железа, а я — особливо. И не мешкай.

«Спаси Акелу от смерти!— крикнула Багира Маугли.— Он всегда был тебе другом».

Вот только что я мог сделать? Или могу? Разве попробовать. А вдруг?..

— Ты ошибся, Иван Михайлович. Я не еду,— тихо произнес я.

— Во Псков,— уточнил он.

— Никуда,— уточнил я.

Он пристально посмотрел на меня и как-то по-детски беззащитно и ласково улыбнулся.

— Боишься, будто я худое о тебе помыслю? А ты не бойся,— ободрил он.— Я ж помню — когда ты про отъезд говорил, о том, что с моим братцем стряслось, еще не ведал. Просто так уж вышло. Нал ожил ось одно на другое, вот и... Так что езжай с богом.

— Нет. Я передумал. Кое-какие делишки остались. Вот управлюсь с ними, тогда уж,— сказал я как можно небрежнее.

— Ты, милый, не шути. Довольно уж и одного шутника, кой до седины в браде своей дожил, а так и не понял, с кем можно шутить, а с кем лучше бы и помолчать.

— Лучше скажи, что сам надумал,— попросил я.— Или тайна?

— Какие уж тут тайны, — горько усмехнулся он,— К государю поеду. Буду о Третьяке говорю вести. Авось что и выйдет.

— Надо ли? — осторожно усомнился я,— Он ведь ждет, что ты ему в ноги кинешься...

— А вот тому не бывать! — вспыхнул дьяк.

— Тогда еще хуже выйдет,— пожал я плечами.

— Куда уж хуже? — осведомился Висковатый,— Вроде бы хужее некуда.

— Всегда есть куда,— поправил я.— Третьяк — это только предупреждение. Тебе,— уточнил я на всякий случай,— Сам же говоришь, будто слышал о себе царские словеса. Если он увидит, что ты не покорился, разойдется пуще прежнего. Вот тогда-то и начнется настоящее наказание.

— Накаркал уже однова — мало тебе? — скривился дьяк,— Не посмеет.

— Ты и тогда так же говорил,— напомнил я.

— То Третьяк, а то я,— наставительно заметил Висковатый и укоризненно постучал пальцем себе по лбу — мол, думай, парень, о чем говоришь и кого с кем равняешь. Пущай он и брат мой, а все одно — мне не чета.

— Ты еще про титлу свою вспомни,— язвительно посоветовал я.

Дьяк насупился, но не ответил. Хорошо хоть это дошло.

— Тогда семью увези — не себя, так их убережешь,— выдал я очередную рекомендацию.

А что мне оставалось сказать? Он ведь ждал от меня совета, но при этом хотел, чтобы мои слова совпали с уже принятым им решением, которое ошибочно.

— Мыслишь, и их тоже?

— Тоже, — кивнул я.—Я так понимаю, что он на всякий случай семьями режет, чтоб молодняк, когда подрастет, обид не припомнил да за отцов не отомстил. А так нет человека — нет опаски,— на ходу перефразировал я известное выражение маньяка с аналогичными, как у Грозного, инициалами.

— Не хотелось бы,— поморщился Висковатый.— Вот Ваньку Меньшого упредить бы надо.

— А он как, нравом не буен? — осведомился я.

— Тихоня...— протянул дьяк, и было непонятно, он то ли осуждает брата, то ли завидует его характеру.

— Тогда не надо,— посоветовал я,— И без того не тронет.

— Пошто так мыслишь?

— Для примера другим,— пояснил я.— Вот, мол, из одной семьи, а ежели покорство проявил, то и я карать не стану. Ну а коль голову задрал — берегись. Тогда никакие заслуги не помогут. Он на тебе остальных учить станет, чтоб всем понятно было.

— Ишь ты,— подивился Висковатый,— Я вот до седых волос дожил, и то иное невдомек, а ты вона как лихо судишь. И дивно, что всякий раз не в бровь, а в глаз попадаешь. Отколь в тебе эдакое?

Я пожал плечами. А что тут говорить? Про четырехсотлетний опыт, который можно прочитать в сжатом варианте, или про особенности психопатии, ведь и параноики тоже действуют согласно логике. Пускай болезненно-искривленной, неправильной, но она присутствует, и если ты ее уловил, то в половине случаев можно предсказать, как психопат поступит здесь, а как туг. Но дьяк ждал ответа.

— Ты, Иван Михайлович, всю жизнь на Руси прожил и потому издалека на все посмотреть не можешь. Человек, который в лесу стоит, он перед собой одни деревья видит. А чтобы весь лес узреть, надо издалека им любоваться. Тогда многое понять можно.

— Толково сказано,— одобрил он,— Ну ин ладно. Мне все одно поздно уже с того лесу выходить. Да и сроднился я с ним, корнями сросся — не раздерешь. Но за науку, хотя и запоздалая она, благодарствую. А за то, что ты с моего подворья не съехал в час опасный, я по приезде из Александровой слободы грамотку тебе состряпаю. Псков-то с Новгородом в земщине лежат,— усмехнулся он,— так что ничьего дозволения просить не надобно. Да такую грамотку, чтоб ты для любого князя желанным гостем стал. Ну и для дочек его тоже. Это уж само собой,— добавил он и весело подмигнул мне.

Больше мне с ним поговорить так и не удалось. Нет, на Пыточный двор его забрали гораздо позже, уже после того, как из столицы во главе русских полков выехал Магнус. При датском принце Иоанн Васильевич никаких репрессий и казней учинять не захотел — берег репутацию. Зато едва тот уехал, как через день до подворья старшего из братьев Висковатых долетела страшная новость — Третьяка казнили. Вместе с женой. Последнюю, разумеется, на плаху не поволокли, расправились прямо на дому.