Перстень Царя Соломона - Страница 38

— Коль опаску имеешь,— заметил Митрошка, неверно истолковав молчание купца,— так я тебе слово даю и на икону побожусь,— Подьячий встал и истово перекрестился.— Казнить тебя за оное я не мыслю и даже выгоду сулю. Ты ж мне сам сказывал, что в нем,— кивнул он на кругляшок,— ефимок с лихвой. Так вот я тебе за каждый по ефимку отвалю и еще один сверху накину. Ей-ей, не лгу,— И он вновь перекрестился.

Купец чуть не улыбнулся, но вовремя сдержал презрительную усмешку. Глуп все-таки этот подьячий. Вэй, как глуп. Он думает, что у евреев все продается, все покупается, а за душой ничего святого. Не иначе как судит по себе. Во всяком случае, сам Ицхак нисколько бы не удивился, если бы этот подьячий его надул — гнилое нутро у человека. Вот уж у кого и впрямь ничего святого. Да и ни при чем тут талеры. Дело-то не в них — в памяти...

Хоть и не был Ицхак семь лет назад в Полоцке, но чрез сей город проплывал и видел мутную Полоту, которая, по повелению русского царя, приняла в свой открытый зев-полынью сотни еврейских семей. Приняла она в то зимнее утро и его отца — Иосифа бен Шлёму, благословенно будь его имя.

Однако не зря тот денно и нощно наставлял своего первенца Ицхака, чтобы тот все время считал. Суров бог его народа, хоть и избрал евреев, и нельзя ждать, чтобы он улыбнулся или помог — надо всегда и везде крутиться в жизни самому. Крутиться и... выкручиваться, а для того надлежит все просчитывать загодя.

Ицхак считал хорошо. Просчитывал тоже неплохо. Прибыв в Магдебург из Неаполя, он с ходу вгрызся в дело отца, спасая то, что еще можно было спасти. Плохо, что не было опыта, но если компенсировать его отсутствие упорством и трудолюбием, да присовокупить к этому новые свежие мысли, то...

К тому же он был не одинок — на помощь пришли друзья отца, которые, особенно на первых порах, поддержали и деньгами, предоставив необходимые ссуды, и советами, порекомендовав самые выгодные операции. К сожалению, все они были связаны с Русью, но Ицхаку выбирать не приходилось. Взамен же они попросили у благонравного и праведного юноши, который в душе был далеко не благонравен и не праведен — сказывалась учеба в университете знойной Италии,— самую малость. Им необходимо было получить назад книги, оставшиеся после отца.

Начинающий купец не возражал, но отдавать их не спешил, предпочтя вначале прочесть самолично. Он и раньше, еще подростком, пытался предпринять такую попытку, благо что о тайнике, где они хранятся, знал. Однако отец уличил его и сурово наказал мальчика, а напоследок пояснил, что это учение дозволено лишь тем из евреев, кто уже женат, имеет детей и пребывает в возрасте старше сорока лет. Кроме того, каббала настолько опасна для рассудка изучающего ее и настолько велик риск неправильного понимания отдельных положений, что постигать учение самому нельзя — только под руководством опытного наставника.

Но теперь отца в живых не было, и никто не мог запретить Ицхаку их читать. Правда, понял он не так уж много — сказался жесткий лимит во времени. Книги-то все равно надлежало отдать компаньонам отца, а кроме того, изложенное в них не сулило ни власти, ни прибыли, ни удачи в торговых сделках. Голый практицизм возобладал, и начинающий купец с легкой душой вернул их, но не все, оставив «Сеферисцира» и «Зогар», да еще один небольшой свиток, где говорилось о легендарном перстне царя Соломона.

С двумя первыми он решил разобраться попозже и уж ни в коем случае не дожидаясь своего сорокалетия, а свиток... В нем-то как раз имелось все — и тайна, и магия, и исполнение любых желаний. Там же автор сухим, деловитым тоном с обилием всевозможных подробностей излагал, как привести перстень к послушанию своему новому владельцу, как заставить творить нужные хозяину чудеса и прочее. А его описание Ицхак и вовсе выучил наизусть.

Сказка? Выдумка из далеких времен? Как бы не так! Окольными путями молодой купец выяснил, что к полусказочному повествованию всерьез относятся весьма уважаемые люди, например, те же отцовские компаньоны. Получалось, что... Впрочем, какое это имело значение, если не хватало мелкого пустячка — самого перстня.

Нет, прагматичная натура новоявленного купца и тут взяла верх — он не забросил все дела в угоду поискам легендарного сокровища, предпочитая иметь синицу в руках, а желательно — две-три, нежели, задрав голову, с тоской смотреть на небо в надежде даже не поймать, а хотя бы просто увидеть таинственного журавлика.

Потому его младшие сестры Лея и Рахиль не знали ни в чем отказа и считались выгодными невестами, а брат Шлёма, названный так в честь деда, учился в Неаполитанском университете и уже одолел семь свободных искусств, получив за тривиум степень бакалавра, а затем за квадривиум — магистра. Сейчас умница Шлёма вовсю осваивал медицину, которую так и не успел осилить сам Ицхак.

За семь лет купец заматерел, ни на минуту не забывая считать и подсчитывать, а мечта найти перстень изрядно поблекла, хотя и не исчезла полностью. Придавленная ворохом повседневных забот, она продолжала потихоньку тлеть — недаром молодой еврей слыл завсегдатаем ювелирных лавок Любека, Магдебурга и других городов, через которые чаще всего пролегали его маршруты. Торговцы драгоценностями хорошо знали о пристрастиях Ицхака к старинным украшениям, особенно к золотым перстням с рубинами. Дабы ювелиры и впредь оставляли их для выгодного покупателя, Ицхак иной раз кое-что покупал, хотя отлично знал — не он. Впрочем, купец и тут никогда не жертвовал выгодой в угоду давнему увлечению — он и здесь все тщательно просчитывал и купленное всегда перепродавал за более высокую цену в другом городе.