Перстень Царя Соломона - Страница 29

— Хорошо, что они сызнова упились твоим тройным да удрыхли.

Все правильно. На старые дрожжи спиртику навернуть — мало не покажется. А если его наяривать, как они вчера, то есть почти без запивки, то тут и вовсе хватит родниковой воды, чтоб опять стать пьяным.

— Вот я, пока они улеглись вповалку, бегом к тебе и припустил. Ишь чего удумали, чай, крест не простой, нательный, а они мне его вместо доли предложили, да еще посмеялись. Мол, тебе, как Апостолу, одного креста на груди мало — ты беспременно два носить должон, никак не мене.

«Вон почему парень ни свет ни заря прискакал,— дошло до меня,— Доля маленькой показалась. Решил, что, если к кресту приплюсовать кальсоны, тогда в самый раз».

— Одного боялся, что не застану я тебя тута. Думаю, не должон господь попустить, чтоб ушел он уже.

Ага, далеко тут уйдешь, без порток да на босу ногу.

— Ведь ежели ушел бы — куда мне тогда? Хоть ложись да помирай.

Эк как ему мои подштанники приглянулись. Какой-то нездоровый фетишизм, да и только.

— И назад ходу нет, и вперед куда идти — не ведаю. Вовсе запутался. А крест твой я из их рук принял, токмо чтоб тебе отнести. И надевать его не стал, как они ни уговаривали. Прими, батюшка.

Смотрю, и точно — крестик мне протягивает. Вот, парень, сыграл так сыграл. За импровизацию на ходу — пять баллов тебе и... три удара дубины. Больше бить не стану, потому как ты многообещающий мастер, из которого со временем непременно вырастет большущая сволочь. Хотя что это я — уже выросла, почти до уха мне достанет, если на ноги поднимется.

Крестя, конечно, взял. С паршивой овцы... Надел его и тут же, не выдержав, сказал:

— Ты бы мне лучше штаны принес с берцами,— А сам дубину покрепче сжимаю, чтоб удобнее лупить.

Но не успел. Почуял Андрюша Первозванный, откуда ветер дует, и с воплем: «Ой, что же это я!» метнулся обратно в кусты. Я же говорю, бо-о-ольшущий мастер. На вид пацан пацаном, но уже все в наличии — и язык, и мастерство, и чувство меры (нигде не переиграл), а главное — чутье. И как это он вычислил, что именно сейчас его станут бить? Хотел было я с досады расколошматить эту корягу о близстоящий дубок, но тут из кустов вновь показался Апостол. Ошибся я насчет чутья. Не хватает ему пока чувства меры. Но ничего, сейчас я его научу.

Вот только смотрю, а у него в руках мой вещмешок, и явно не пустой. Заглядываю внутрь и точно — сверху обе фляжки, чуть ниже шмат сала и кусок хлеба.

— Мало, конечно, да они остатнее сожрали. Но я ни к чему не притрагивался, грешно без хозяйского дозволения.

Но пояснения разлюбезного Андрюхи донеслись Как из тумана, потому что мне плевать на выпитый спирт, на оставшуюся от второго каравая недоеденную горбушку и недогрызенный кусок сала со следами зубов по краям. А плевать, потому что под ними — вот уж и впрямь «счастье вдруг в тишине постучалось в двери» — лежал мой камуфляж. Правда, одна куртка, но под ней берцы и — совсем чудесно — в самом низу штаны.

Вот уж удружил так удружил, парень! Стало быть, босой поход малахольного юродивого до ближайшей деревни отменяется напрочь! Ну молодца!!!

— Это я его там выронил, когда ты мне палкой заехал,— пояснил он виновато,— Ну а как ты учал кричать, чтоб я выходил, то и вовсе служатся, вот и... Ты уж не серчай, батюшка, что я всего принесть не смог. Они твою одежу на себя напялили, а Паленый, коему порты при дележе достались, решил их опосля обрезать, велики они ему, а пока в сторонку отложил, да пианству непотребному предался. И Софрону поршни твои велики — больно могутная у тебя нога, батюшка.

Ну это он загнул насчет ноги. У меня сорок второй размер, чтоб влезал на шерстяной носок — разве ж это «могутный»? Поглядел бы он на сорок пятый - сорок шестой у современных акселератов. Хотя да, по нынешним временам и впрямь большая. А что ж это за дрянь мне туда остроносый напихал? А, нуда, носить собирался, так чтоб на ноге не болтались, вот он и...

— А уж как они уснули, я твои порты вместях с поршнями и прихватил.

— Куртка тоже велика небось? — поинтересовался я как бы между прочим, с удовольствием напяливая ее на свои продрогшие плечи.

— Кто? — поначалу не понял Апостол, но потом догадался и пояснил: — Не-е, кафтанец Серьга тебе повелел передать. Они ж не токмо тебя сонным зельем угостили, ему тоже досталось. А он, егда проснулся, такой крик поднял — мол, вовсе креста на вас, христопродавцах, нет. Разошелся нешутейно. Я, грит, от свово боярина ушел, но совесть свою с собой прихватил. Мол, думал, вы и впрямь воинники за правду людскую, ан зрю — лиходеи, а боле никто. Потому я и припозднился — те-то все удрыхли, а Тимоха все близ нашей норы сидел, думу думал. Опосля я насмелился, тихохонько выполз да бочком-бочком, а как саженей десять пробрел, он голос и подал. Грит, не таись, Апостол. Дело славное затеял, да исчо кафтанец ему снеси и передай, чтоб зла не помнил, не все людишки на Руси таковские. И назад, сказывал, чтоб я не удумал возвертаться, потому как он тоже уходит и заступиться, ежели что, будет вовсе некому. Я к нему — куда, мол? А он сказывает: «Дале пойду щастьице свое искать, до светлого Дону. Там, яко дед его сказывал, вовсе иной народец живет, так что коль не пымают по дороге, то чрез пяток годков ты-де обо мне услышишь». Так и ушел. А я вот к тебе подался,— безостановочно продолжал тарахтеть Андрюха.

«Это что же получается,— думал я, пока одевался да обувался,— Выходит, не врал парень. И впрямь он тут ни при чем. А я его палкой, и не только — еще немного, и дубиной своей добавил бы. Никак совсем перестал разбираться в людях».